Участок же земли с большим или меньшим количеством бортей назывался бортной землей, бортным угодьем или бортным ухожаем. Бортью называлась иногда и часть леса, где имелись бортные деревья. Огромные леса и луга в ряде районов создавали благоприятные условия для развития дикого или бортевого пчеловодства. О занятии бортничеством в древней Руси мы имеем ряд указаний в письменных источниках, как своих, так и иноземных, в которых мед и воск- основные продукты бортничества - неоднократно упоминаются в разной связи, начиная с Х века. Так, в 945 г. князь Игорь, отпуская греческих послов, одарил их «скорою и челядью и воском». В 946 г. по повелению княгини Ольги древляне варят много меда для участников тризны по убитому князю Игорю. Древляне говорили княгине Ольге, что они рады давать дань «медомь и скорою». Святослав в 969 г., собираясь перенести центр своей земли в Переяславец на Дунае, поскольку туда сходились «вся блага» из разных мест, перечисляет, что из Руси на Дунай поступали «скора и воск, мед и челядь». Арабский писатель Х в. Ибн-Даста пишет о славянах: «Из дерева они выделывают род кувшинов, в которых находятся у них и ульи для пчел и мед пчелиный сберегается»[1].  Другой писатель Ал-Бекри (умер в 1094 г.) сообщает про славян: «Напитки же их в хмельные напитки приготавляются из меда»[2].  Такие примеры легко умножить, так как известия не только Х века, но и более поздние пестрят упоминаниями о меде, воске, медовой дани, бортях, бортных угодьях, бортных деревнях и т. п.

О наличии бортничества на Руси рассказывает также археологический материал. При раскопках поселений и курганных могильников встречаются медорезки - специальные орудия для вынимания меда и железные древолазные шины. Бортничеством занимались повсеместно, но в разной степени. По письменным источникам выявляются районы с наибольшим развитием этого промысла. В Новгородской земле выделяется район Старой Ладоги, куда князья выговаривали право посылать своего медовара - «а в Ладогу ти княже, слать осетрьник и медовара по грамоте отца твоего Ярослава», договаривались новгородцы с тверским князем Ярославом Ярославичем в 1266 г.[3]. В Смоленской земле, судя по грамоте Смоленского князя, Ростислава Мстиславича 1150 г., в некоторых местностях особенно было развито бортничество. В грамоте упоминаются села Бортницы и Ження Великая. Первое название связано с бортниками - специалистами по бортному делу, второе же происходит, очевидно, от «жень». Слово «жень» В. Даль объясняет как лазиво, снасть для лаженья борти, добычи меда[4]. Даже современное название селения в Смоленской области Добрые Пчелы также указывает на развитие бортного промысла в прошлом. Этим же славились и окрестности Торопца, являвшегося центром волости, так как с него взималась в пользу князя дань медом[5]. Значительно развит был бортный промысел в Муромо-Рязанской земле, а также в центральной части междуречья Оки и Волги. Источники постоянно упоминают борти, бортные ухожьи, находившиеся в этих местах. Здесь сосредоточивались большие бортные угодья в руках князей и монастырей в ХIV-ХV вв.

Бортничеством занимались повсюду, оно составляло одно из подсобных занятий населения деревни, и борта находились в собственности смердов. В «Русской Правде» упоминается борть смерда, которая так же, как и княжеская борть, ставится под охрану закона: «А в княжии борти 3 гринвы, либо пожгут, либо издерут, а в смерди две гривны»[6].

Самое примитивное бортничество состояло в том, что человек отыскивал в лесу по разным признакам дуплистые деревья, населенные пчелами. Большей частью это были старые деревья с грибными наростами на коре, что указывало на затронутую гниением сердцевину. В таких деревьях чаще всего находились дупла с пчелами. Человек, нашедший такое дерево, ставил на нем свой знак собственности - знамя, и дерево отныне считалось уже его собственностью. Это право охранялось «Русской Правдой» : «Аще кто борть разнаменаеть, то 12 гривне продажи»[7].

Следующим этапом в развитии бортничества было приспособление естественных дупел для бортей, а затем и устройство искусственных бортей. По этнографическим данным известно, что для этого выбирали деревья, диаметром около 60 см и более. Из деревьев предпочитали сосны, липы, дубы, вязы, тополи и ветлы, так как в них охотнее селились пчелы, особенно в первых трех породах деревьев. Дупло выдалбливалось на высоте 6 метров и более от поверхности. Борти выделывались, повидимому, на деревьях с южной стороны, как это было до недавнего прошлого в Эстонии[8]. На одном дереве могли делать две и три борти, расположенные одна над другой[9]. Сначала продалбливали отверстие прямоугольной формы длиною около 60 см, а затем уже углубляли и расширяли борть внутри. Для влета и вылета пчел в борта делались небольшие сквозные отверстия. Вход в дупло-борт закрывался деревянным бруском, а поверх накладывалась еще деревянная доска для лучшего прикрытия отверстия. Так делали белорусы до недавнего времени[10]. Размеры бортей и способы прикрытия отверстия, летки несколько различались в отдельных районах. Возможно, что и в Х-ХIII вв. на Руси в каждой области борти имели свои особенности. У нас нет никаких указаний относительно того, делались ли в то время какие-либо приспособления для пчел внутри выдолбленной борти. До недавнего времени в верхней части дупла или искусственно сделанной борти вдоль стен вертикально устанавливались прутики, прижатые обручем, а затем укреплялись поперечные планки или прутики, или же укреплялись одни только поперечные планки.

Дальнейшее развитие бортевого пчеловодства выразилось в устройстве ульев-колод, устанавливаемых в лесу на деревьях. В Новгородской земле вместо колод изготовлялись специальные лубяные кузовы, которые подвешивали на деревьях. «Да в том ухожае борти ему себе и иные делати и кузовы ставить в тот же оброк»[11], записано в Новгородской писцовой книге под 1500 г. Затем колоды стали ставить недалеко от жилья, чтобы легче было присматривать и ухаживать за пчелами, чтобы они находились под лучшей защитой от медведей и других вредителей пчел. Установка колод вблизи жилья являлась, в известной мере, переходом к пасечному пчеловодству, о котором в письменных источниках говорится лишь со второй половины ХIV в. Так, из духовной грамоты 1391- 1428 гг. Патрикея известно, что он передал Троице-Сергиеву монастырю «село Игнатьевское да трои пчелы»[12]. Под пчелами здесь несомненно подразумевались ульи. Пчелы и пасеки от этого времени начинают упоминаться в документах, относящихся к южной и западной Руси. В грамоте 1361 г. король Казимир подтверждает права Ходка Быбельского на владение в Червоной Руси имениями с разнообразными угодьями, в том числе «и с дубровами, и с лесом, и с бортми, и с пчелами...»[13]. В купчей 1400 г. на проданное имение в Червоной Руси упоминаются пасеки[14]. В Новгородских землях приручение пчел и переход к искусственным ульям известны с ХV в. В источниках этого времени упоминаются уже и ульи: «а у пчел улей и их бортей из меду половъе...»[15] «из меду улейного и из бортей половье»[16].

Возможно, что пасечное пчеловодство на Руси появилось значительно раньше, чем указывают источники. При раскопках Райковецкого городища были обнаружены деревянные доски с остатками сот, на основании чего можно делать вывод о существовании пчеловодства с ульями еще в домонгольский период[17]. Во всяком случае, если и было пасечное пчеловодство в древней Руси, то широкого распространения в домонгольский период оно не получило. Даже в источниках ХV-ХVI вв. борти и бортные угодья упоминаются значительно чаще, чем пасеки и пчелы. В мордовских же землях, где издавна занимались бортничеством, переход к пасечному пчеловодству, намечается лишь к ХVI в.[18] Следовательно, в период Х-ХIII вв. преобладающей формой добычи меда являлось бортничество, то есть получение меда от диких пчел.

Осенью, в период сбора меда (так называемый «медолаз»), собственники бортей отправлялись в лес за медом. Чтобы взбираться на деревья за добычей меда и для выдалбливания бортей и для устройства искусственных бортей пользовались специальными приспособлениями. Среди археологического материала встречаются предметы, известные в литературе под названием древолазных шипов. Они представляют собою небольшие скобы, длиною 3-6 см. с припаянным острием пирамидальной формы. Концы скоб в большинстве случаев заходят один на другой. Такие скобы можно подразделить на 3 группы:

1) скоба в виде узкой пластинки, концы которой согнуты и заходят один на другой, острие находится посредине пластинки (Рис. 8-6);

2) скоба в виде широкой пластинки, один конец которой прямой, а другой закруглен, острие расположено посредине пластинки (Рис. 8-4);

3) скоба в виде овальной пластинки, переходящей в узкие согнутые концы, острие расположено посредине пластинки.

Эти предметы вполне могли прикрепляться ремнями к лаптям, чтобы легче было взобраться на дерево[19]. Древолазные шипы находят при раскопках археологических памятников Х-ХIII вв. и более поздних. Они найдены в рядовых курганах Гнездовского могильника[20], во владимирских курганах[21], на Стерженском городке (представлявшем поселение сельского типа)[22], на Серенском городище[23], в Новгороде[24] и в других местах. Помимо вышеописанных, на Руси употреблялись и более усовершенствованные древолазные шипы.

 

 

Рис. 8. Древолазные шипы и медорезка

1,2 - Переяславль Рязанский; 3 - из кургана Владимирской обл.; 4 - Новгород; 5,6 - из Гнездовских курганов Смоленской обл.; 7 - Калужская обл. (Государственный Исторический музей)

Из раскопок г. Переяславль-Рязанского в 1954 г. в Рязанский музей поступил железный предмет в виде овальной решетки с шинами и двумя петлями. Длина его 12 см (с петлями 15,5 см), что соответствует ширине лаптя, так что эта вещь вполне могла привязываться к ноге (Рис. 8-1, 2)[25]. Следует подчеркнуть, что в Рязанской земле бортничество было развито с давних пор и находка такого древолазного приспособления в этих местах вполне закономерна. Необходимо остановиться еще на одном типе древолазного шипа, обнаруженного при раскопках одного из владимирских курганов[26]. Он состоит из железной пластины шириною около 1 см и длиною 11 см с острием в средней части. Концы пластины согнуты петлями во внутреннюю сторону. Вместе с петлями длина составляет 12,5 см. В петли просовывался ремешок, которым это орудие крепко привязывалось к лаптю (см. Рис. 8-3).

Помимо специальных древолазвых шипов, на Руси пользовались, повидимому, и другими приспособлениями. В недавнем прошлом у народов, занимавшихся бортничеством, практиковались приспособления, сходные между собой. В Белоруссии такое приспособление называлось лiэзиво. Оно состояло из веревки длиной в 5 метров и небольшой дощечки. Обвязав себя в пояснице веревкой, бортник обхватывал другим концом веревки ствол дерева и крепко завязывал ее. Опершись ногами в ствол дерева, он перекидывал веревку выше; затем, приподнимаясь и все выше перекидывая веревку, человек поднимался на нужную высоту, где для сиденья привязывалась дощечка[27]. Башкиры вместо веревки употребляют ремни шириною в 5 см, сплетенные из узких ремешков или лыка. На высоте около метра делались две зарубки для ног. Бортник становился на эти зарубки и, обхватив себя ремнем в пояснице, завязывал на этой высоте ремень, затем, упершись в него спиной, вырубал новое углубление для одной, а выше - для другой ноги. Перебрасывая ремень и делая новые зарубки, бортник поднимался до желаемой высоты. Вместо дощечки для сиденья башкиры привязывают к дереву дощечку для ног[28]. О пользовании на Руси подобного рода древолазной снастью имеется указание в повести о водворении христианства в Муроме, где говорится, что в языческие времена «по мертвым ременная плетения древолазная с ними в землю потребающе»[29].

Какими орудиями пользовались на Руси для выделывания бортей, точно неизвестно. Во Вщиже был обнаружен узколезвийный топор длиной 36 см, который, по аналогии с мордовскими топорами Х-ХV вв., можно считать специально предназначавшимся для выдалбливания бортей.

Однако подобной формы топоров на изучаемой территории больше обнаружено не было. Повидимому, для этой цели употребляли обычные лесорубные топоры, насаженные на длинные рукояти, долота и тесла, как это имело место в недавнем прошлом в ряде районов, население которых занималось бортничеством. В Белоруссии, кроме упомянутых выше орудий для выдалбливания бортей, употребляли еще скобель, буран, пешню, лопатень и циркуль, в Башкирии - топор, тесло с вогнутым лезвием и скобель.

Мед вынимали из бортей с помощью специальных орудий, так называемых медорезок (Рис. 8-7), известных по находкам в курганах и городищах, например, в кургане близ с. Хизово Рогачевского района Могилевской области, в кургане в с. Дубенково и близ села Бельчицы под Полоцком, в раскопках Н. И. Булычева курганов в Калужской области, на Гочевском городище и в других местах. Любопытно отметить, что медорезки, найденные в столь отдаленных друг от друга районах, очень сходны между собою. Это маленькие трапециевидной формы железные лопаточки с коленчатой рукояткой, вставляемой в деревянную рукоятку. По форме и величине медорезки были очень близки к современным пчеловодным ножам. Кроме медорезок, могли пользоваться и обыкновенными ножами.

Вырезанные соты с медом, вероятно, складывали в деревянное ведерко, привязанное к поясу бортника. Собранный мед хранился в деревянных ведрах, колодах, лукнах (кадочках), глиняных кувшинах и горшках, а большие запасы - в бочках. Железные обручи и дужки от деревянных ведерок неоднократно встречаются в курганах. Размеры ведерок, судя по обручам, были небольшие, в среднем диаметр обруча равнялся 18 см, при ширине около одного сантиметра. Встречаются деревянные ведерки преимущественно в курганах радимичей[30], дреговичей[31] и древлян[32]. В. В. Завитневич при раскопках кургана в Минской области нашел остатки ведра, края которого были отделаны серебряными вызолоченными бляхами и одна из таких же блях находилась на дне[33]. Изредка обручи с дужками встречаются и в других местах. Известны случаи подобных находок во владимирских курганах. Повидимому, в ведерках в могилу были положены соты[34].

Обычай ставить мед в курганах и ряд указаний письменных источников свидетельствуют о широком употреблении меда и хмельных напитков, приготовленных из него. Вначале мед в качестве напитка употребляли на различных языческих торжествах и праздниках, а затем и на христианских. Еще княгиня Ольга, задумав устроить тризну по убитом Игоре, приказала древлянам «да пристроите меды многи в граде ид же убисте мужа моего да плачуся над гробом его и створю трызну мужу своему. Они же то слышавше съвезоша меды многие зело и възвариша»[35]. Князь Владимир в 996 г., поставив церковь Преображения в г. Васильеве в память избавления от печенегов, приказал варить мед; «постави церковь и створи праздник велик варя 300 провар меду и съзываше боляры своя и посадники старейшины по всем градом и люди многы и раздая убогым 300 гривен»[36]. По возвращении в Киев Владимир «повеле пристроити кола и въскладше хлебы, мяса, рыбы, овощь различвыи, мед в бчелках, а в других квас, возити по городу въпращающим, где болнии и нищь не могы ходити тем раздваху на потребу»[37]. Известно, что иноки Киево-Печерского монастыря употребляли иногда мед на подаяние нищим[38]. Мед как продукт питания, содержащий большое количество сахара, несомненно имел в то время большое значение. Его могли сохранять как в очищенном от носка виде, так и вместе с вощиной. По этнографическим данным, мед очищали путем процеживания через решето, в котором оставалась ценная вощина и другие примеси. Чистый воск получали посредством перетапливания. Древнейшей формой очищенного и перетопленного воска был круг[39]. По определению А. В. Арциховского, на одной из миниатюр Радзивилловской летописи в сцене приема князем Игорем греческих послов изображены три круга воска, лежащие на столе[40].

Известно, что в Новгороде воск продавался кругами[41] на вес («пуд вощаный»). Продавался воск и неочищенный, так называемый воск-сырец. Новгород вел крупную внешнюю торговлю воском, поступавшим из Смоленской, Полоцкой и других земель.  В уставной грамоте 1 134-1 135 гг. новгородского князя Всеволода Мстиславича, данной церкви Ивана на Опоках, определены размеры пошлин, взимаемых с каждого берковца воска (берковец равен 10 пудам), взвешиваемого в притворе церкви. Из собираемой суммы часть назначалась князю, служителям церкви и другим лицам. На основании этой грамоты Н. Аристовым сделаны подсчеты, что для получения 95 гривен серебра, шедших различным лицам и на содержание церкви, требовалось взвесить не менее 23 750 пудов воска[42]. Огромный вывоз воска свидетельствует о значительном развитии бортного промысла.

Следует принять во внимание, что много воска оставалось на Руси и для внутреннего употребления. Мед и воск были предметами и внутренней торговли. Известно, что в 1170 г. в Новгороде пуд меда стоил 10 кун[43]. Огромные запасы меда и воска сосредоточивались в руках князей, монастырей и бояр. Так, в погребах князя Святослава в 1146 г. хранилось 500 берковцев, то есть 5000 пудов меда[44]. Несомненно, что такие огромные запасы меда были получены не столько со своих бортных угодий, сколько в качестве дани. По грамоте Смоленского князя Ростислава известно, что с Торопца взимался один берковец меда, то есть 10 пудов, входивших в состав урока. В 1289 г. князь Мстислав установил в Берестье собирать дань с сельских жителей: «со ста по две лукне меда»[45]. Даже в ХV-ХVI веках мед в ряде местностей составлял значительную часть дани, поступавшей князьям. Дань медом взималась не только с деревенского населения, занимавшегося бортничеством в качестве побочного занятия, но и с лиц, исключительно промышлявших этим занятием. Из повести о Муромском князе Петре и супруге его Февронии узнаем, что отец и брат Февронии, крестьяне из села Лыскова Рязанской земли, были бортники: «яко отец мой и брат древолазцы суть, в лесах мед емлют от древия; брат же мой и ныне на таковое дело иде, и яко же лезти на древо в высоту через ноги зрети к земли, мыслит аже бы не урватися с высоты, еще кто урветца - сей живота гонзнет»[46]. Как видно из этого рассказа, занятие бортным промыслом было не легким и не безопасным для жизни.

Доходность Медового промысла заставляла владельцев дорожить бортями, которые наравне с другими угодьями (пашнями, лугами и т. п.) являлись предметом стяжательства со стороны феодалов. В их руках все больше сосредоточивались огромные земельные владения с различными угодьями, в том числе и бортными. Митрополит Климент Смолятич в ХII в. пишет: «да скажут тебе о желающих славы, которые присоединяют дом к дому и села к селам, изгоев и сяблов, борти и пожни, ляда и старые пашни»[47]

Автор: Мальм В.А.

Источник: Очерки по истории русской деревни X - XIII вв., М. 1956.

Литература

[1] А. Я. Гаркави. Сказания мусульманских писателей о славянах и русских. Спб., 1870, стр. 264

А. Куник и В. Розен. Известия Ал-Бекри и других авторов о Руси  и славянах, ч. I, Спб., 1878, стр. 55.

Грамоты Великого Новгорода и Пскова. № 2,  М.-Л., 1949.

В. Даль. Толковый словарь, т. I, М., 1955, стр. 534.

ПИКГ, стр. 159.

Правда Русская, т. II, М.-Л., 1947, стр. 826.

Правда Русская, т. I, М.-Л., 1947, стр. 309.

Маnninen. Die Sachkultur Estlands. Band II, Tartu, 1933, стр. 170.

Маnninen. Указ. соч., стр. 171.

А. К. Сержпутовский. Бортничество в Белоруссии. МЭР, т. II, Спб., 1914, стр. 21-22.

Новгородские писцовые книги, т. III. Спб., 1868, стр. 6.

Акты до юридического быта, т. I, № 82, Спб., 1857.

АЮЗР, т. 1, № 1.

Там же, № 6.

Новгородские писцовые книги, т. II, Спб., 1862, стр. 312

Там же, стр. 304.

В. К. Гончаров. Райковецкое городище. Киев, 1950, стр. 76.

М. Ф. Жиганов. Хозяйство мордвы в ХIII-ХVI вв. (диссертация.)

Некоторые исследователи отвергают назначение этих предметов как древолазных шипов и считают, что они служили для хождения по льду.

В. М. Сизов. Гнездовский могильник близ Смоленска, МАР, 28, Спб., 1902, табл. IХ, рис. 20-23.

ГИМ, инв. № 55421.

ГИМ, инв. № 80567.

ГИМ, инв. № 33615.

ГИМ, инв. № 82582.

Определение научного сотрудника Рязанского музея П. Е. Ерохина, любезно разрешившего нам опубликование находки, за что пользуемся случаем выразить ему благодарность.

ГИМ, нив. № 55521.

А. К. Сержпутовский. Бортничество в Белоруссии. Материалы по этнографии России, т. II, Спб., 1914, стр. 14 и 15.

С. И. Руденко.  Башкиры. М.-Л., 1955, стр. 97-98.

Памятники старинной русской литературы под ред. Н. Костомарова, вып. I, Спб., 1869, стр. 235.

Б. А. Рыбакоу. Радзiмiчы. Працы сэкцыи археологii, т. III, Менск, 1932. стр. 108.

В. В. Завитневич. Формы погребального обряда в могильных курганах Минской губ. Труды IХ археологического съезда в Вильне, т. I. Москва, 1895, стр. 229.

В. В. Антонович. Древности юго-западного края, МАР, № 11, Спб., 1893, стр. 14.

В. В. Завитневич. Указ. соч., стр. 229.

Б. А. Рыбакоу. Указ. соч., стр. 108.

ПСРЛ, т. I, вып. 1, стр. 57.

ПСРЛ, т. I, вып. 1, стр. 126.

Там же.

Н. Аристов. Промышленность древней Руси. Спб., 1866, стр. 79.

Такой круг был найден в раскопках В. И. Поливанова в Мордовском могильнике Х-ХIII вв. близ с. Муранке.

А. В. Арциховский. Древнерусские миниатюры как исторический источник. М., 1944, стр. 27.

ДАИ, т. I, Спб., № 33, 1846.

Н. Аристов. Указ. соч., стр. 40.

ПСРЛ, т. III, стр. 15.

ПСРЛ, т. II, Спб., 1908, стр. 334

ПСРЛ, т. II, стр. 932.

Памятники старинной русской литературы. Под ред. П. Костомарова, вып. 1, Спб., 1860, стр. 36.

М. Н. Тихомиров. Городские восстания на Руси. М. 1955. стр 35-36.

стр 35-36.